День 27
"Я тебя..." Ugarnaya_unoУ него большая двуспальная кровать, застеленная простым хлопковым бельем.
Я люблю хлопок. В отличие от шелка, он не скользкий и не липнет к влажной коже.
И его шероховатая на ощупь ткань намного приятней, чем гладкий шелк.
И она возбуждает. Очень.
Как возбуждает хозяин этой квартиры, комнаты. Этой кровати.
Он худощавый и поджарый, словно большая кошка.
У него теплая кожа, чуть соленая на вкус от выступившей на ней испарины.
Мне нравится этот вкус.
Я провожу губами и языком по груди вниз, к подтянутому и упругому животу, вдыхаю терпкий запах возбуждения. Мои пальцы сжимают жесткие бедра, рот вбирает в себя напряженный член. До конца, до самого горла, чтобы сомкнуть губы у самого основания, закрыть глаза от невыносимого удовольствия.
И услышать его короткий стон, почувствовать чуть дрожащие пальцы в своих волосах.
Понять, что ему нравится.
Нам обоим нравится.
Собственный член давно ноет от напряжения, требует естественной разрядки, но я нарочно не тороплюсь, оттягиваю момент самого главного, самого вкусного.
Почти неохотно выпускаю изо рта его член, провожу языком вверх-вниз по толстой набухшей вене, приникаю губами к коже на внутренней стороне его бедер. Там она особенно горячая и соленая. Целую, посасываю, несильно прикусываю, и он тянется навстречу, выгибается, приподнимается навстречу этим уже неконтролируемым ласкам.
Раздвигаю ягодицы, добираюсь до тугого колечка мышц между ними. И хочется, меня аж трясет, как хочется, прижаться к нему губами, коснуться сначала языком, а потом и пальцами, а затем проникнуть туда, внутрь, где без сомнения жарко и тесно… где еще никого никогда не было…
Почему-то я уверен, что не было…
Господин Ларионов просто никому не позволит … никому?
Склоняюсь, губы почти достигают плотно сомкнутой звездочки, но он не позволяет, рывком притягивает к себе.
- Стоп, - почти на выдохе произносит он, - попридержи коней, Горнев.
Я недоуменно, почти непонимающе смотрю в его шалые глаза таким же безумным взглядом, еле выдавливаю улыбку.
- Я бы с удовольствием отпустил, - еле ворочаю языком, стискиваю его плечи, прижимаюсь собственным напряженным членом к его. – Разрешишь?
Он такого ответа явно не ожидает, удивленно вздергивает бровь
- Мать твою… Вы и, правда, умеете удивлять, Алексей Михайлович.
- Я же сказал, что постараюсь.
Меня переполняет дурная радость вперемешку с предвкушением, тело кажется легким, почти невесомым, словно из него выпустили весь воздух.
Давно, уже очень давно не было такого восхитительного ощущения.
- Разрешишь? – снова спрашиваю я, касаясь губами, языком кожи на его шее, снова наслаждаясь запахом и вкусом.
Его запахом и вкусом.
Господи, как легко оказалось отпустить тело в свободный полет…
- Потом, Горнев, - категорично заявляет он, - чуть позже.
- Ловлю на слове. Ты обещал.
- Заткнись.
Он тянется к тумбочке, достает нужный тюбик. И смотрит на меня вопросительно, чуть склонив голову набок.
- Без растяжки, - отвечаю я на его взгляд.
- Уверен?
- Уверен.
Зачем мне его пальцы, когда есть его член? Зачем совершенно ненужные предварительные ласки, когда можно сразу приступить к главному?
Он подхватывает меня под колени, притягивает ближе, упираясь скользкой головкой в колечко сфинктера. Чуть надавливает, совсем легко. Не на сухую, но без растяжки все равно туго, трудно, отчего перехватывает даже дыхание. Я максимально расслабляю мышцы, чуть подаюсь навстречу.
Немного назад, потом опять вперед. Неторопливо, неспешно, осторожно. И с каждым движением выдержки становится все меньше и меньше.
- Твою мать, - выдыхает Ларионов, когда входит полностью. Наваливается всем телом, отпускает мои ноги, загребает пальцами волосы, заставляя запрокинуть голову.
Я чувствую укус в шею, вздрагиваю, сжимаю коленями его бока, чувствительный от возбуждения член трется о кожу, и меня словно кипятком ошпаривает.
- Давай, - шепчу я, уже не в силах дальше терпеть все это, начиная нетерпеливо под ним ерзать.
У него хватает сил на то, чтобы выдавить смешок.
У меня нет сил даже на то, чтобы успокоить дыхание…
- Ты просто маньяк, Горнев…
Первый толчок, второй, третий и из меня словно дух вышибает. Хваленый золотой мозг рассыпается в труху, отключая опцию здравого смысла.
Дышать трудно, думать совершенно невозможно, остается лишь жадно ловить каждое новое движение и позорно, совершенно позорно всхлипывать от удовольствия…
Хорошо… как давно уже не было так хорошо... Очень давно…